Константин Калбанов - Вепрь - 2 [СИ]
Надо же, один из телохранителей Градимира! А чего ты собственно ожидал, ведь тот не мог пропустить такое торжество. С другой стороны это только с его везеньем из доброй сотни боевых холопов, что сейчас наверное обретались здесь, попался кто-нибудь из той четверки. Тогда этот точно знает что можно болтать, а чего нельзя или решил что на боярской усадьбе все можно, а вот хренушки. Старик тут же подозрительно уставился на Виктора, оно и понятно, холку-то мылить будут ему.
— С посланием я в Брячиславль ездил, вот обратно возвернулся. — Нашелся Виктор, обращаясь к привратнику.
— Быстрый ты, однако, — усомнился старик.
— Да уж, какие вести, такой и гонец. Коли весть горячая, так и поскачешь как ошпаренный. Ну и долго мы тут разговоры будем разговаривать?
— Ладно, пошли, — махнул рукой здоровяк, явно стараясь загладить неловкость от встречи, более скорым прохождением стариковского кардона.
Ой, держите меня трое. Кто бы сомневался, что воевода в любом хмелю помнит, что ни с каким посланием к Великому князю он никого не отправлял. Световид появился в горнице, куда соспроводили Виктора, раскрасневшийся от немалого количества горячительного, с хмельным и в то же время грозным взором. А когда он увидел кто именно стоит перед ним, так Виктор и вовсе мог поклясться в том, что явственно услышал скрип зубов. Ого! Симптомчик, однако.
— Здрав будь, воевода батюшка.
— Я точно помню, что никакого гонца в Брячиславль не отправлял, а уж тебя и подавно. Лучше бы, причина твоей дерзости была достойна, не то небо тебе в овчинку покажется.
— Прости, воевода. Но как быть иначе я и не знаю. Дело очень серьезное.
— Сказывай.
— Сходный воевода приказал мне с моим десятком ватагу разбойников изловить.
— Изловил?
— Изловил.
— Так ему и докладывай или на съезжую вези к дьяку. То не причина меня от гостей дергать.
— Не получается коротко, воевода батюшка.
— А ты постарайся, — ого, а ведь тучи все больше сгущаются. Нужно срочно вываливать все и сразу. Тут ведь какое дело, мало, что воевода серчает, так еще и у него с некоторых пор характер стал не подарок, а ну как не выдержит, а какая с того польза, вред один.
— Человечек ко мне на рынке подошел и шепнул, мол пробавляется купец Истома делами нечистыми и повязан он с ватагой, за коей я охочусь, а выйти на татей я могу через человечка его, Любима.
— Думаешь, что говоришь? Истома уважаемый купец, их род не одно поколение в Звонграде проживает. А кто ты, чтобы напраслину на него возводить?
Вот так вот, ты никто и звать тебя никак, стой в сторонке, жуй сопли и не смей наговаривать на уважаемых людей. Понятно, что тут такие нравы и с этим ничего не поделаешь, но вот чуть не накрыло, уж и взгляд стальной метнул в боярина. Все понятно, но ведь он не своей прихотью занимается, а вроде как на службе и отношения хотелось бы как бы иного. Но сталь только искрой блеснула во взоре, который он тут же отвел в сторону.
— Не напраслина то, воевода. Взял я грех на душу и приступил закон, спеленал Любима, да поспрошал, без особого ущерба здоровью его поспрошал, хлипковат оказался.
— Под пыткой человек и не то скажет, а коли слаб так и вовсе во всех грехах мыслимых и немыслимых сознается, — ага, а тон уж заинтересованный. Не увидел дерзостного взгляда? Ну и хвала Отцу небесному
— Ведаю, воевода. Да только я к тебе не со словами его пришел, рассудка не лишился с такою малостью, шум однимать. По указке того Любима, мы прямиком вышли на логово ватаги, да накрыли их там. Четверых раненных привезли на твой суд, кто был сильно поранен и не доехал бы добили, головы убиенных в мешках. Все в кремле у твоего дома.
— Любима того, кто видел?
— Никто не видел, воевода, ни его ни трупы татей, все надежно укрыто, я твоим именем прикрываясь никого не допустил осматривать волокуши, от греха подальше.
— А вот это ты добре сделал, — а вот теперь азарт в глазах.
Что же понять человека можно. Ему поди купцы уж плешь проели, мол что же это деется, пошлину с торгового люда взимаете, а порядку на дорогах никакого. Выть вы ребятки СЕЙЧАС начнете, потому как если воевода с умом то дело раскрутит, то не миновать вам подъема пошлин, причем власть проследит, чтобы на рынке цены не взлетели, дабы народ не огорчать. А то как же! Сами ноете, а сами с татями дела имеете. Может все и иначе будет, но Виктору отчего-то виделся именно этот вариант.
— Кто был тот мужичок.
— Не ведаю, воевода. Убег он сразу.
— От тебя?
— И на старуху бывает проруха.
— Гхм. Когда Любима спеленали?
— Уж больше суток.
— Э-эх, порушил ты мне все веселье, скоморох.
— Дак не ведал я, воевода батюшка, — только смирение, ну его расстраивать Смолина, а на будущее, лучше бы вообще держаться от таких дел вдалеке. Времени стало жалко и понапрасну колесить по лесам не хотелось, а результат, едва на недовольство местной администрации не нарвался.
— Ладно, не серчаю, — вид довольный как у кота, что крынку сметаны умял, тайком от хозяев. Нет, точно достали его купцы до самой печенки. — Двигай в кремль и никого, слышишь, никого к своим волокушам не допускай, моим именем и не допускай. Я скоренько.
Скоренько. Скоренько не то слово, потому как не прошло и получаса, как кремль загудел как растревоженный улей, не весь понятное дело, а только острог. Среди стражников был объявлен сбор, воевода сопровождаемый дьяком и подьячим, лично спустился в подвал для производства дознания.
Виктора понятное дело туда никто не приглашал, забрали все вещдоки, оружие в них не входило, как-никак трофеи, дело святое, после чего отправили восвояси. Ясно, что не обратно в Обережную, а на постоялый двор, где им надлежало находиться до дальнейших распоряжений.
Уже ближе к полуночи Виктора разыскал стражник и велел прибыть в острог. Делать нечего, собрался со всей поспешностью, а как иначе, ведь сам полковой воевода от праздничного стола оторвался. Улицы все утопают в ночи, попадаются только редкие патрули, да группки прохожих, числом не меньше трех, опасно ночью по граду в одиночку, несмотря на то, что в сравнении с иными, Звонград считается вполне себе тихим, но все в этом мире относительно.
А вот острог гудел как растревоженный улей и в воеводском доме свет в окошках горит. Это что же воевода настолько окунулся в это дело, что до сих пор тут и мало того, делами занимается? Виктор ясно видел, как один стражник взбежал на крыльцо, а другой выбежал из дома с какими-то бумагами и направился в острог. Чего это он такого нарыл, что все дыбом стоят.
Опросный лист Виктора записывал лично подьячий, тот самый ушлый мужик с умным взглядом, что так расстраивался заступничеством воеводы за Виктора, когда тот порешил в переулке трех татей. После того как была заполнена шапка, этот умник уставился на Волкова внимательным взглядом, словно рентгеновскими лучами просвечивал, и начал спрашивать. Вопросы сначала были общего характера, потом уточняющие. Как видно он хотел составить себе общее представление об обстоятельствах дела, и только потом начинать записывать, чтобы не черкать и не переписывать.
— Стало быть незнакомый мужичок тебе весточку кинул, а ты не разобравшись сходу приступил закон, лишив воли того, вина коего доказана не была. А ить в граде исполнение закона лежит на плечах стражи, — понятно, честь мундира отстаивает.
За стенами это одно, но пособник татей жил здесь, на его территории, а за такое попустительство можно и огрести, выходит, Виктор перешел ему дорогу, выведя на чистую воду купца. Это не дело. Мало проблем, так еще и врага наживать. Лишнее это. Но как быть-то?
— Не о своей выгоде пекся, дело делал.
— То что не о своей, то еще выяснить нужно. Ты ить показываешь, что в пещере разбойной не было никакого товара, но могло быть и иначе, ты ведь приехал без двоих человек.
— Ранены они, я их и отправил в Обережную.
— А что их тут не обиходили бы? Получается ранены не так чтобы сильно, коли самих отправил.
— Тутошним коновалам у меня веры нет, а бабка Любава знатная лекарка, чуть не с того света людей вытаскивает. Уж лучше им потерпеть дорогу, да в умелые руки попасть, чем неизвестно к кому.
— А может они с товаром отправились, да не в Обережную, а скажем на постоялый двор у Приютного, а то и вовсе остались там же у пещеры, добро стречь.
— А ты пленных поспрашай про товар, они тебе обскажут, сколько и чего там было.
— А нет среди них атамана, убили его. Вот вызнал ты все и убил, а ватажники простые могли и не знать о каком тайнике.
— Ты что, чернильная душа, напраслину на меня возводить удумал? — Вот понимал, что нужно спокойнее, но иди совладай с норовом. Да и то, кто выдержит когда обвиняют не пойми в чем.
— То не напраслина, — и не подумал обижаться дознатчик, — то дума, как оно могло быть. Так например могло быть, что ты получил указания от меня, действовать так-то и так-то.
